BiologyExperts

Не все гипотезы, связывающие болезнь Дарвина с его идеям, предполагают подсознательную интригу по их сокрытию. У Дарвина могла быть просто, как это сейчас называется, "болезнь на нервной почве". Тревога о социальном отверженности, в конечном счёте, физиологична, и Дарвин был первым, кто указал на это. Физиологических издержек не избежать.

Некоторые люди полагают, что у Дарвина была настоящая болезнь, вероятно, подхваченная в Южной Америке (возможно, болезнь Чагаса или синдром хронической усталости), но говорят, что он использовал моллюсков, чтобы подсознательно подготовиться ко дню расплаты. Конечно, раз Дарвин начал свой "период моллюсков", настаивая на том, что он краток, то он имел какие-то предчувствия о том, что будет дальше. Он написал Хукеру в 1846 году: "Я собираюсь начать несколько статей про низших морских животных, которые займут у меня несколько месяцев, возможно, год, и затем я начну просматривать мои накопленные за десять лет примечания про виды и изменчивость, за которые, вместе с записями, я смею сказать, что я буду находиться бесконечно низко в глазах всех видных натуралистов, так что это — моя перспектива на будущее". С таким настроением не удивительно, что далее мог последовать восьмилетний научно-исследовательский период работы над моллюсками.

Некоторые наблюдатели, включая некоторых современников Дарвина, говорили, что моллюски сослужили ему большую службу. Они погрузили его полностью в детали таксономии (хороший опыт для всякого, кто предполагает создать теорию, объясняющую, как все настоящие таксоны появились) и дали ему полный подкласс животных для исследования в свете естественного отбора.

Кроме того, есть вещи иные, чем таксономия (которой он так полностью и не овладел), которые ведут к самой простой из всех гипотез о промедлении. А именно то, что и в 1846-м и в 1856-м и в реальности, в 1859-м году, когда «Происхождение» было издано, Дарвин до конца не проработал естественный отбор. И только перед обнародованием теории, которая наверняка вызовет ненависть, и за которую будут порочить, он попробовал облечь её в логически хорошую форму.

Одной из загадок естественного отбора, с который столкнулся Дарвин, была загадка чрезвычайной самоотверженности стерильных насекомых. Только в 1857-м году он решает её, предложив нечто, предшествующее теории родственного отбора.

Другая загадка, которую Дарвин так и не решил — это проблема самой наследственности. Большое достоинство теории Дарвина состоит в том, что она не основана, в отличие от теории Ламарка, на наследовании приобретённых черт; для того, чтобы естественный отбор работал, нет необходимости полагать, что усилия жирафа по доставанию высоких листьев повлияли на длину шеи у его потомства. Но Дарвиновская эволюция зависит от некоторых форм изменчивости в пределах унаследованных черт; естественный отбор нуждается в изменчивости, чтобы было из чего «отобрать». Сегодня любой хороший школьник, изучающий биологию в средней школе может сказать вам, как эта изменчивость появляется — посредством половой рекомбинации и генетических мутаций. Но ни один из этих механизмов не стал очевидным, пока люди не узнали о генах. Для Дарвина же, сказать о "случайных мутациях", когда речь заходит о том, как совокупность признаков изменяется, было бы равносильно высказыванию: "Это случается! Поверьте мне…".

Можно оценить задержку Дарвина с точки зрения эволюционной психологии. Этот взгляд не порождает отдельной новой гипотезы о задержке, но помогает снять с эпизода часть покрова тайны.

Её можно лучше всего оценить после того, как эволюционные корни его страхов и амбиций стали ясны. Пока же, давайте оставим историю в 1854 году, когда последняя из книг о моллюсках была издана, и настало время мобилизовать весь его энтузиазм для приближающейся кульминации главной работы его жизни. Он написал Хукеру: "Как ужасна тоска, которая последует, если, когда я сведу вместе мои примечания по видам, всё это лопнет, как пустой гриб-дождевик".